22
Мар
2020

К 75-летию Победы в Великой Отечественной войне

Рецепт счастья Анны Кирилловны
У хрупкой и женственной Анны Кирилловны Рубковой из посёлка Туманный удивительно лучистые ясные глаза, волнистые седые волосы, милая дружелюбная улыбка и натруженные руки. Она считает, что с возрастом стала похожа на латышку Берту, которая сдавала для неё кровь в 1944 году, когда после концлагеря маленькую шестилетнюю Аню взяла к себе приёмная мама Виктория. Может потому, что у неё самой не было детства, Анна Кирилловна очень любит детей, и 40 лет своей жизни проработала в детском саду.
Её угораздило родиться в приграничье – на стыке рубежей трёх стран: России, Белоруссии и Латвии. В том самом месте, где границы сходятся, люди насыпали высокий курган. Россияне посадили берёзку, латыши – дуб, а белорусы – клён. И стали в разгар лета, в июле, устраивать праздник, который так и назвали — Курган. На праздник съезжались из окрестных сёл и деревень русские, белорусы, латыши, пели и плясали, радовались встрече, ведь за сотни лет люди здесь не просто сдружились, а породнились. На краю родного посёлка Анны Кирилловны испокон веку течёт маленькая речушка шириной метров пять, мостик перекинут через неё, а на той стороне – Латвия. Раньше соседи без помех друг к другу в гости ходили. А как СССР распался, стало трудно даже к родственникам попасть.
В далёком 1943 году пятилетняя Анечка и её трёхлетний братик Гена как раз жили с мамой у бабушки в том самом Бирулино Псковской области, потому что папа ушёл на войну. В 1943 году папа погиб под Сталинградом, а маме принесли похоронку. Горевать долго не пришлось, ведь беда, как известно, не приходит одна. Немцы, покидая соседнюю Белоруссию, зверствовали безжалостно: жгли за собой деревни, а людей гнали на Запад. Путь фашистов лежал через посёлок Бирулино.
— Бабушка мне рассказывала, что немцы говорили старикам: «Мы вас всех стареньких посадим на машину, а кто моложе, пешком пойдут в эвакуацию». Старики соглашались, — рассказывает Анна Кирилловна. И, спустя десятилетия, у неё от этих воспоминаний всё ещё дрожит голос. — Шестьдесят человек стариков собрали в просторном бабушкином доме и сожгли заживо. Наша бабушка осталась жива благодаря внукам. Её сын Федя, мой дядя, ушёл на войну, а его жена тётя Нюша умерла, остались сиротами четверо деток, да ещё нас у мамы было двое. Бабушка вспоминала: «Сидим мы все вместе в телеге, вас шестеро, и я с вами. Подошёл немец, дёргает меня, пошли к старикам! А я на вас показываю, мол, куда я их дену, на кого оставлю? Он покрутился и ушёл, оставил меня. Так и спаслась, а то бы сгорела заживо вместе с соседями в собственном доме».
Гружёные людьми повозки медленно тронулись в путь в окружении немецких солдат с автоматами наперевес. А как только колонна подъехала к горе, где был поворот, за которым уже не видно посёлка, кто-то первым заметил, как повалил дым из того самого просторного высокого дома на окраине.
— Ой, как кричали женщины, какой нечеловеческий вой стоял над посёлком, как овчарки лаяли! – Анне Кирилловне было пять лет, многое стёрлось из детской памяти, но этот момент запечатлён навсегда. – А немцы гнали всех вперёд, не позволяли останавливаться и смотреть назад. Так нашу колонну пригнали в Себеж, потом в Гатчину. А там отнимали детей у родителей. Я так хорошо помню этот момент! Сколько горя! Загнали нас в барак, окна закрытые, родители воем воют, кричат. А фашисты детей отдирают от матерей. Мама нам с Геной кричала: «Помните свои имена! Помните свои имена!»
Всех их шестерых, старшего двенадцатилетнего Федю, двух Анечек, Надю, Любу и самого младшего трёхлетнего Гену привезли в Саласпилс – концентрационный лагерь в 18 км от Риги. Вместо домашней одежды — полосатые робы, а вместо имён – номера. У Ани был 777. В первый же вечер немцы собрали всех малышей, в том числе и Гену, сказали, что повезут пить молоко. Увезли, и больше их никто не видел. Напротив детского барака – крематорий. Дым из трубы валил круглосуточно. Малолетних узников стали использовать для отбора крови раненым немецким солдатам, дети быстро истощались и погибали.
Ещё фашисты постоянно «шерстили» бараки, искали еврейских детей среди вновь прибывших. Однажды чуть не забрали Анину двоюродную сестрёнку Надю, она была кудрявая и чёрненькая. Немец потащил её, думал, она еврейка. Тогда Федя стал громко кричать, что она русская, что она его сестра. Мальчику поверили. Так Федя отбил сестру. Федя вообще рано повзрослел и возмужал. Оставшись в 12 лет сиротой и попав в немецкий концлагерь, он ясно понял, что отвечает за сестрёнок, и кроме него их защитить некому. Федя выжил сам, уберёг сестрёнок, женился, вырастил троих детей, прожил длинную хорошую жизнь и умер в возрасте 88 лет.
— У нас всех насильно брали кровь, — вспоминает Анна Кирилловна. — Врач был немец, мужчина, а держала меня эсесовка, была ли она русская или латышка, не знаю, но так злобно шипела сквозь зубы по-русски: «Молчи, а то язык щипцами вырву!»
Потом другая латышка по имени Берта восполнит утрату — даст маленькой Ане свою кровь. А приёмная латышская мама Виктория – всю накопленную за годы бездетности любовь. Дело в том, что когда советские войска подошли к Саласпилсу, всех детей быстро вывезли в Ригу и раздали местным жителям. Старших брали пастухами в сёла, а малышей усыновляли и удочеряли бездетные семьи. Так у Ани появилась новая мама латышка Виктория и новый папа немец Олко. Сестрёнок Надю, Любу и Аню тоже удочерили латыши. Федя работал в деревне, а после Победы на Родину вернулся.
— Когда меня взяли приёмные родители, я была очень слабенькая, меня положили в больницу и долго выхаживали, — вспоминает Анна Кирилловна. — Берта, ей было тогда лет 40, добровольно давала мне кровь. Мы после войны общались, я к ней до самой её смерти в гости ездила, очень благодарна ей была. Так ей и говорила: «У меня лицо меняется, я на Вас становлюсь похожа, ведь Вы мне кровь свою давали!» Вместе смеялись мы над этим моим предположением!
Приёмные родители первым делом окрестили ребёнка в костёле, ведь они были католики, и дали девочке новое имя. Звали её Ирена Олкозеповна Грунфельд. Ирена научилась говорить по-латышски, а родной русский язык совсем забыла. 1948 году она ходила уже в третий класс, когда её приёмная мама Виктория однажды ей сказала, что русские ищут детей. «А вдруг тебя найдут? Что делать будем?» — с любовью и тревогой заглядывала она в глаза своей Ирене.
— Я, конечно, к ним привязалась, они любили меня, мне было у них хорошо, — Анна Кирилловна не хочет кривить душой. Много лет она вместе с мужем Николаем, уже живя на Севере, садилась в самолёт Мурманск-Рига и первым делом отправлялась к приёмным родителям в Ригу, а потом уже к родной маме Марии.
Мама нашла её благодаря немецкой аккуратности и педантичности: по сохранившимся немецким архивам.
— Я была в комнате, когда услышала звонок в дверь. Почему-то сердце ёкнуло: «Мама!» Прижалась щекой к двери, смотрю в щёлку. Мама в фронтовой одежде. Обе женщины каждая своё доказывали, плакали, меня звали, но я не хотела идти.
Мама Мария отстояла своё право на дочь, и увезла Аню на Родину. А её двоюродные сёстры так и остались в Латвии в приёмных семьях. Нади и Ани нет уже в живых, а Люба живёт в Латвии.
На родной псковщине Аня с мамой и бабушкой жили в землянках, ведь дома их фашисты пожгли. Одноклассники дразнили девочку, потому что она ни слова по-русски не знала, Аня плакала. Но ничего, потом вспомнила родную речь, нашла друзей.
— Бывало, в лесочек пойдём, мальчишки на петельки воробышков наловят, мы их с девчонками быстренько ощиплем и на проволочку, на костёр, и так вкусно было! Мясо всё-таки. А голод был капитальный!
Когда Аня подросла, мама замуж вышла за латыша, перебралась в Латвию, родила дочь. У Анны Кирилловны есть сестра Женя в Латвии и два племянника. Обеих своих мам, приёмную и родную, Анна Кирилловна ездила хоронить, и горевала по обеим. Потом её в Латвию пропускали по справке о том, что мама там похоронена.
— Мы на всё лето приезжали, общались, в гости друг к другу ездили, жили очень дружно.
Прекрасную историю своей любви – единственной и на всю жизнь — Анна Кирилловна рассказывает просто, буднично. И это правильно. О любви не нужно говорить. Когда она есть, это понятно без лишних слов. С мужем Николаем они из одного села родом. В концлагерь вместе попали и оба чудом выжили. В школе за одной партой сидели. Потом Аня своего Николая три года из армии ждала. Тогда, после войны, три года служили. Демобилизовался Николай 27 декабря 1958 года. И сразу в клуб, там как раз кино крутили. Расспросил Аниных подружек, ему рассказали, что она к маме в Латвию ушла погостить. Он – на лыжи, и 29 декабря уже был в Латвии, приехал свататься. А 2 января молодые пошли в сельсовет, расписались, ведь раньше не надо было два месяца ждать. Свадьбы не было, не на что было пировать. И фотографий свадебных нет. Мама только кольца им купила. 10 октября 1959 года у них родился сын Александр, который сейчас живёт в Мурманске и часто навещает маму, помогает ей. В Мурманске живёт теперь вся её родня: внучка с мужем и трое правнуков, племянница с мужем и детьми. Они любят приезжать в гости к Анне Кирилловне, особенно осенью, когда много грибов и ягод.
— Приехали мы на Север в 1973 году пожить немножко, денег заработать, — улыбается своим воспоминаниям Анна Кирилловна. — Николай мой меня уговаривал: «Потерпи, Анечка, немножко поживём и уедем домой!»
Но Север не отпустил их. Муж водителем работал, плотину строил, а Анна Кирилловна в детском саду воспитателем. Когда заболела, сердце стало подводить, врач рекомендовал сменить работу на менее нервную. Но она очень любила детей, поэтому попросилась в детский сад нянечкой. Так и проработала 40 лет на одном месте до самой пенсии.
— Муж был у меня золотой. Он за всю жизнь меня никогда не обидел, грубого слова я от него не слышала! Болезнь сломила его, умер мой Николай, похоронен здесь недалеко, на погосте. Мы очень любили друг друга. Вот его нет уже 10 лет, а я люблю его так, будто он со мной! Я не обижаюсь на свою жизнь! Я прожила очень счастливо, очень! Дай Бог так всем прожить, как я прожила! Я никогда не мечтала, что я 83 года проживу! Бог жалеет нас, стариков. Хорошо живём.
Тревожит Анну Кирилловну только одно: почему люди обозлились, обособились, разучились дружить, любить, детей растить?
— Я смотрю на сегодняшнюю молодёжь и радуюсь. Какие они хорошие, красивые, одеты с иголочки! Мы жили скромно. Но вот, например, на танцы шли танцевать, веселиться, а не травиться — с сигаретой и баночкой спиртного в руке. У нас не было телевизоров, компьютеров, мы много общались, в гости ходили, рукодельничали. Я помню, у каждой из нас было по одному платьицу выходному. Туфельки жалели – в руках несли. А сами босиком. К речке подходим, ноги вымоем, носочки наденем, туфельки — и на танцы. А после опять разуваемся, туфли в руки. Берегли. А теперь ничего не берегут! Обозлились. Что случилось с людьми? Жалко их. Не пойму, что с ними делается? Иной раз думаю, может, горе, нас очистило? Поэтому про войну надо говорить детям, чтобы вздрогнули немножко! И надо учить их трудиться. Ведь мы даже в каникулы должны были потрудиться и справку принести в школу с места прохождения практики. А сейчас и посуду за собой помоют, только если мама заставит!
Рецепт от Анны Кирилловны, педагога с 40-летним стажем, думаю, надо взять на вооружение современным родителям. Тем более что сама она, узница концлагеря, носит звание ветерана труда и награждена медалью «За доблестный труд».
Виктория Липинская
Фото автора

Leave a Reply